Уротитель кроликов - Страница 21

— Я ведь никогда ни такого количества голых женщин не видел, ни такими деньгами не швырялся, — рассказывал мне Гоша, содрогаясь от переживаний. — И вот лежу я, а у меня перед глазами все это вновь и вновь прокручивается. Эти женщины голые. А я все сую им деньги, сую. Чуть из семьи не ушел, честное слово.

С тех пор, сообщив, что семейный покой дороже разврата, он от поездок в Москву категорически отказывался и даже в аэропорт не ездил, чтобы мы насильно не затолкали его в самолет.

Рядом со мной сейчас сидел Николай, исполнявший обязанности начальника смены. Это был крупный накачанный тридцатилетний парень, с застывшим угрюмым лицом. До того, как начать работу у меня, он служил военным летчиком в чине капитана. Кажется, он летал на вертолетах и твердо помнил, что в момент опасности надо рвать штурвал на себя. В результате он расколотил мне не одну машину. Но равных в исполнительности он себе не имел. Приказ начальника был для него высшей истиной, обсуждение которой он полагал кощунственным.

Чувства юмора Николай был лишен начисто, чем часто пользовался Гоша в своих проделках.

— Собаку мы похоронили, — коротко доложил мне Николай, когда мы проехали полпути.

— Какую собаку? — не понял я.

— Которую вы ночью сбили, — пояснил он. Всегда помня о своих обязанностях, он не поворачивал головы и не сводил глаз с дороги.

— Я не сбивал собаки, — пробормотал я растерянно.

— Может, забыли, — предположил Николай. — Мне Гоша позвонил ночью, в два тридцать, сказал, что на кольце, как к вашему дому сворачивать, лежит собака. Овчарка. Что вы ее сбили случайно, когда возвращались. Расстроились. И велели похоронить. Я тут же собрался, взял машину, собаку нашел. Завернул в целлофан, отвез в загородный парк и там закопал. Место отметил. Если вы вдруг захотите посмотреть.

Я схватил мобильный телефон и набрал Гошу.

— Какая собака?! — закричал я в трубку. — Что ты еще придумал?!

— Тут видите, как получилось, — обстоятельно стал объяснять Гоша. — Я от вас когда ехал, смотрю, на дороге псина валяется. Кстати, здравствуйте. Надеюсь, вы хорошо себя чувствуете. Я тоже, спасибо, что спросили. Видать, сшиб кто-то. Собаку-то. Жалко же животное. Тем более, я собак люблю. Вы же знаете.

— А что же ты ее сам не похоронил? — Я постарался вложить в свой вопрос весь сарказм, на который только был способен.

— Сам? — удивленно переспросил Гоша. Чувствовалось, что подобная мысль не приходила ему в голову. — Как это сам? А Николай на что?

Я отключил телефон. Николай по-прежнему безотрывно смотрел на дорогу. Ни один мускул на его лице не дрогнул.

2

Однажды я увлекся начинающей балериной, которую увидел на сцене, во время официального концерта. Помнится, меня поразило тонкое лицо с огромными длинными глазами. Для балерины она была, пожалуй, тяжеловата, но ее пластика заставляла вас думать, что она парит в невесомости.

Недели полторы моя охрана каждый день таскала ей охапки роз, а коррумпированный мною оркестр начинал репетиции с любовных мелодий в ее честь. Потом, когда приличия были соблюдены, я все-таки позвонил, и мы договорились о встрече.

В ресторан она пришла в короткой юбке колокольчиком. Я не успел понять, искупает ли стройность ее ног небольшую грудь. Она опустилась в кресло, разбросав колени и вывернув стопы. В ту же минуту я понял, что переспать с ней мне будет не легче, чем ублудить чемпиона по бодибилдингу.

И все же лучше бы я остался тогда с балериной, чем плелся сейчас по летному полю позади четырех длинных и тощих вешалок для платьев, которые вихляющей походкой приближались к нашему самолету. Храповицкий бодро вышагивал впереди в желтом замшевом пиджаке и сапогах на высоком каблуке. Он самодовольно оглядывался по сторонам, явно жалея, что зрителей маловато.

Мы заказали чартерный небольшой самолет, разделенный на два салона. Второй с тесными, неудобными креслами заполонила охрана. Храповицкий взял с собой пять человек, я — двоих: Николая и одного из ребят его смены.

Мы с Храповицким расположились в первом салоне, у окна, в креслах, разделенных большим столом. Красавицы устроились сбоку от нас, на диванчике в рядок.

Света, приглянувшаяся губернатору, оказалась эффектной блондинкой. У нее были светлые совсем неглупые глаза, что редкость для девушек нашего театра, капризный, яркий рот и четко очерченный овал лица. Чуть вздернутый нос лишал ее внешность классической законченности, зато придавал миловидность, которую многие мужчины предпочитают красоте. В целом, она была все же лучше, чем я ожидал.

Другая блондинка, Лена, неспешная и спокойная, сидела с таким отрешенно-невозмутимым видом, словно она не летела в другой город в компании малознакомых мужчин, навстречу неведомым приключениям, а ехала с мамой в магазин за мелкими покупками.

Третью девушку, смуглую и подвижную, звали Жанна, она была смешливой, бойкой, черноволосой, явно с татарской кровью.

Самая неприятная была, пожалуй, Юля, с крашеными, медно-рыжими волосами, пустым взглядом и брезгливым выражением лица. Наверное, Храповицкий предназначал ее мне в наказание за плохое поведение. Всем им было от девятнадцати до двадцати лет, и лишь Жанна выглядела чуть постарше.

Кроме отрешенной Лены, которая была по-домашнему в джинсах и свитере, и даже не очень накрашенная, остальные участницы поездки позаботились о том, чтобы короткие юбки и высокие каблуки подчеркивали невообразимую длину их голенастых птичьих ножек.

В России в смешанных компаниях, подобных нашей, уделять излишнее внимание женщинам считается неприличным. В конце концов, вы же деловой серьезный человек, а не какой-нибудь залетный бабник. Поэтому мы с Храповицким общались в основном между собой. А с девушками обменивались лишь дежурными фразами.